Текст «Песни птицы Гамаюн». 11-й клубок.

Алатырь-камень во садочке стоит, во зелёном садочке на яблоне Гамаюн спускалась, присаживалась, Веща птица готовилась песни пропеть. Как садилась она - стала песни петь, распускала свой хвост до сырой земли, и смотрела на красных молодцев, заводила рассказ о больших делах.

Как у камня того, камня белого, собирались-съезжались да сорок царей, собирались и сорок князей. А князья те – со князевичем, сорок Витязей славных, сорок мудрых Волхвов.

Собирались они, соезжалися, вкруг той птицы рядами рассаживались, стали птицу-певицу они пытать, о былом её стали расспрашивать: «Птица Вещая, птица Мудрая, много знаешь ты, много ведаешь; ты скажи, Гамаюн, как женился Даждьбогъ на младой Златогорушке Виевне».

Отвечала им птица великая, так рекла Гамаюн Многомудрая: «Вы сидите да слушайте, молодцы, ничего не сокрою, что ведаю».

О, ты удаль, ты молодецкая, сила буйная да кровь кипучая! Добры молодцы славы не ищут себе, а она их сама добивается. Как поехал Даждьбогъ да по полюшку, едет – песни поёт да насвистывает. Да не видно, где Тархъ в стремена вступил, только видно в том полюшке – пыль столбом.

Тут увидел Даждьбогъ: в чистом полюшке поляница-наездница странная. «Что за чудо-чудесное вижу я здесь? Поляница во полюшке катится, а под нею-то конь, будто лютый он зверь, а сама-то – спит крепко-накрепко! Али ищет она да погибель свою, али сила в ней несказанная»?

Тут вскричал Даждьбогъ зычным голосом: «Ой да ты, поляница могучая! Спишь ты впрямь, или ты притворяешься? Не ко мне ли ты так подбираешься»? Поляница ж молчит – не ворохнется.

Разгорелось тут сердце Даждьбогово: взял Даждьбогъ булатную палицу, ударял поляницу могучую. Поляница ж сидит – не ворохнется, на Даждьбога она не оглянется.

Ужаснулся Даждьбогъ и отъехал назад, озадаченно он озирается: «Видно смелость во мне всё по-старому, только силы во мне не по-прежнему, коль не справился я с поляницею, коль не смог разрубить её палицей».

Видит он: дуб стоит в чистом полюшке. Наезжал на него Тархъ Перуновичъ и ударил его своей палицей – и расшиб он сырой дуб на щепочки. «Значит, силы в Даждьбоге по-старому, видно смелость во мне не по-прежнему, коль не справился я с поляницею, коль не смог разрубить её палицей».

Разъезжался Даждьбогъ сын Перуновичъ, вновь наехал на ту поляницу он – и ударил её в буйну голову, чуть не вывихнул руку могучую. Поляница ж сидит – не ворохнется, на Даждьбога она не оглянется.

Ужаснулся Даждьбогъ и отъехал назад, озадаченно он озирается: «Видно смелость во мне всё по-старому, только силы во мне не по-прежнему, коль не справился я с поляницею, коль не смог разрубить её палицей».

Видит он: скала в чистом полюшке. Наезжал на неё Тархъ Перуновичъ и ударил булатною палицей – вмиг разбил на мелкие камушки. «Значит, силы в Даждьбоге по-старому, видно смелость во мне не по-прежнему, коль не справился я с поляницею, коль не смог разрубить её палицей».

Разогнался Даждьбогъ сын Перуновичъ, вновь наехал на ту поляницу он – и ударил её в буйну голову, и отшиб он себе прав рученьку.

На коне поляница сворохнулась, на Даждьбога она тут оглядывалась: «Я-то думала: мухи кусаются, оказалось – то добрый здесь молодец»! Ухватила она Тарха Перуновича – да за длинные кудри за самые, опустила его во хрустальный ларец, а ларец заперла быстро ключиком.

И поехала снова к Рипейским горам. Едет целый день вплоть до вечера, едет тёмную ночь до рассвета она, напевая весёлую песенку.

А на третьи на сутки её славный конь стал под нею брести-спотыкаться, как сыч. Она била его плёткой шёлковой и такие слова при­говаривала: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, ты чего подо мной спотыкаешься? Али ты разучился по полю ходить, али плёткой давно ты не потчевался»?

Тут ответил ей богатырский конь: «Ой ты гой еси, поляница моя, Златогорка, дочь Вия подземного! Ты прости уж меня, неразумного: третьи сутки иду я без отдыха, и везу двух могучих я всадников, вместе с ними – коня богатырского. Знаешь ли, кто в ларце твоём прячется? Витязь силою тот послабее тебя, ну а смелостью он похрабрее тебя; лучше вытащи ношу из ларчика, пожалей меня, горемычного»!

Тут опомнилась вмиг Златогорушка, доставала хрустальный ларец из сумы, отпирала златым его ключиком, вынимала Даждьбога Перуновича: «Ах, удалый ты, добрый Тархъ-молодец! Сделай ты мне великую заповедь, ты возьми-ка меня да в замужество. Будешь жить тогда ты по-прежнему. Коль откажешься – будешь пенять на себя: на ладонь положу, а другою прижму; только мокрое место останется! Буду я тебе жёнушкой верною».

- «Златогорка, дочь Вия подземного! Отпусти ты меня жить по-прежнему, я согласен на заповедь вечную, я приму здесь с тобой золотой свой венец»! – отвечал ей Даждьбогъ Тархъ Перуновичъ.

   Поскакали они ко Рипейским горам, да к Великому Ирию светлому. Встретил их Сварогъ с Ладой-Матушкой. И спросил Сварогъ Златогорушку: «Ты кого привезла, Златогорушка»?

- «Привезла я могучего Витязя, удалого Тарха Перуновича. Скуй, Сварогъ, нам Свадьбу Небесную»!

И сковал Сварогъ золотые венцы, Златогорка и Тархъ – поженилися. Целый день они целовалися, целу ночь они миловалися.

Далеко-далеко в чистом полюшке поднималася пыль и стелился ковыль. Проезжали там добрый молодец, молодой Даждьбогъ сын Перуновичъ и жена его – Златогорушка, поляница – дочь Вия подземного. Путь держали они к Араратским горам, чрез моря, чрез леса перемахивали.

А когда подъезжали к Святой горе, обнаружили чудо там чудное, обнаружили диво там дивное, плащаницу нашли несказанную. А на ней – алой кровью написано: «Тот в гроб ля­жет – кому в нём лежать суждено».

Тут спустились они со могучих коней и ко гробу тому наклонилися. И спросила тогда Златогорушка: «А кому в этом гробе лежать суждено? Ты послушай меня, милый муж мой Даждьбогъ, ты ложись-ка во гроб да примеряйся, этот гроб на тебя, может, вырублен? Заготовлен стоит, пригорюнился».

Тут ложился Даждьбогъ в тот огромный во гроб, только гроб ему тот не поладился: и в длину он длинён, в ширину-то широк, неудобен, отёсы царапаются.

Призадумалась Златогорушка, говорит тогда таковы слова: «Ты Даждьбогъ могучий, Перуна сын, выйди ты из гробницы той каменной. Я теперь прилягу, примеряюсь: может, мне этот гроб да покажется».

И легла Златогорушка в каменный гроб. Златогорке гроб сразу поладился: и в длину в самый раз, в ширину не широк. И сказала тогда Златогорушка: «Ай же ты, Даждьбогъ, мой любезный муж, ты покрой-ка и крышечкой белою, полежу я в гробу, полюбуюся, ведь не каждый день можно порадоваться».

Отвечал Златогорке могучий Даждьбогъ: «Не возьму, Златогорка, я крышечки: шутишь шуточку ты неразумную, ты себя хоронить собираешься»!

Тут взяла Златогорушка крышечку и закрыла ею свой каменный гроб. Полежала она, по­ворочалась, захотела поднять – да не может уже. Говорит она Тарху Перуновичу: «Ай же ты, Даждьбогъ, сын Перуновичъ, мне в гробу лежать тяжелёшенько, ты открой скорей крышечку белую, ты подай мне свежего воздуха». Взял Даждьбогъ ту крышечку белую – только крышечка не поднялася, даже щёлочка не открылася.

Так сказала тогда Златогорушка: «Ты разбей, милый муж, крышку белую, вынь меня из гроба глубокого; надоело лежать: несуразицу, видно, я попросила немалую».

Тархъ ударил булатною палицей вдоль той крышечки тяжкой, да каменной. А куда ударял он да палицей – становился там обруч прикованный.

Тут сказала ему Златогорушка: «Ты возьми, Даждьбогъ, сын Перуновичъ, кладенец – мой меч заколдованный. Бей скорей им по гробу глубокому, поперёк ударь крышки каменной, размахнись что есть полной да силушки»! Но не смог поднять этот меч Даждьбогъ, напрягался, напрасно лишь тужился.

Так сказала ему Златогорушка: «Наклонись-ка ко мне к малой щёлочке, я дохну в лицо твоё белое – у тебя враз прибавится силушки». Наклонился Даждьбогъ Тархъ Перуновичъ, и дохнула в него Златогорушка – силы в нём прибавилось вчетверо, подошёл он к мечу своей суженой.

Тархъ Даждьбогъ поднял враз тот могучий меч и ударил по гробу глубокому – и посыпались искры да в стороны, только всё ни к чему не заладилось. Как ударил он да мечом-кладенцом – становился там обруч прикованный. Опечалился Тархъ, сын Перуновичъ.

Говорила ему Златогорушка: «Мой любимый муж, молодой Даждьбогъ! Видно, мне уж не выйти на волюшку. Отыщу здесь свою я кончинушку. Съезди ты к моему да к родителю, к Вию-Князю в царство подземное, передай ему мой последний поклон и проси прощения вечного, не забудь ты свою Златогорушку»!

Отправлялся Даждьбогъ сын Перуновичъ от жены своей Златогорушки – в царство пекельно, в царство подземное ко Кавказским горам с поручением.

И приехал он к Вию да к тёмному и сказал ему таковы слова: «Здравствуй Вий, подземельный и тёмный Князь! Я привёз поклон-челобитие от любимой родной твоей дочери, от моей жены Златогорушки. Она просит прощения вечного.

Ехав мы полю широкому, повстречали гробницу отрадную – улеглася в неё Златогорушка. И не может оттуда подняться вовек. Видно Макошью так уж завязано, видно Родомъ самим так повелено, нам не жить с Златогоркой, не радоваться. Не серчай, грозный Князь, не вели казнить: во гробу том оставил я сердце моё».

Рассердился тут Вий, подземельный да Князь, сын великого Змея да Чёрного: «Это ты убил Златогорушку – и посмел прийти в царство тёмное! Ты послушал её неразумности, сам загнал её в гроб да своею рукой. Не женился бы ты да на дочери, видел б я пред собой Златогорку свою»!

Закричал тут Вий зычным голосом и созвал к себе силы тёмные: «Поднимите мне веки да тяжкие, я взглянуть хочу на предателя! Дай мне руку Даждьбогъ, сын Перуновичъ: я пожму её на прощание».

А Даждьбогъ же могучий тем временем раскалил на огне булаву свою, протянул он её Вию грозному, не заметил её Княже пекельный.

Он схватил булаву раскалённую и взглянул на Даждьбога на светлого. Тут завыл, закричал подземельный Князь, рассердился Вий пуще прежнего: «Здесь не место тебе, светлый Солнечный Бог! Ты впускаешь свет в царство да в тёмное! Дам прощение я своей дочери! Убирайся скорее в свой подсолнечный мир»!

И уехал Даждьбогъ сын Перуновичъ ко своей жене Златогорушке, передал ей прощение вечное. Златогорка с Даждьбогомъ прощалася и в гробу том навек упокоилась.

А на том гробу начертал Даждьбогъ: «Здесь лежит Златогорушка Виевна. По велению Макоши-Матушки, да по Воле Рода Небесного – смерть нашла она на Светых Горах». Преклонил Даждьбогъ да колено своё, как безумный вскочив на коня, поскакал.

Он три года скакал, не оглядывался, повторял Златогорушки имячко. Светлый образ Даждьбогъ хранил в сердце своём и от горя умом чуть не двинулся.